В баре душно и многолюдно.
Это окраина, трущобы даже по меркам привыкшего за этот год к беспорядкам волшебного мира, но, как водится, именно сюда стекаются деньги, эль, контрабандный товар со всех концов Британии и свежие новости, мифы и причудливые сплетни о противостоянии добра и зла. Те, кто их распространяет, обретаются тут же, за расположенными вдоль стен, куда не дотягивается пламя от чадящих факелов и их жар, круглыми столами в каплях воска с оплывших свечей в погнутых подсвечниках и густого мясного супа в жестяных мисках. Практически любой из них имеет клеймо или татуировку, сообщающую тем, кто вглядывается пристально, о роде его нелегальной деятельности, а под полой пиджака или плаща держит не только палочку, но и хорошо заточенный нож – на всякий случай. Они заказывают тёмное пиво и огневиски, разливая их по мутным стаканам с бесформенными кусками льда на дне, раскладывают позеленевшие от старости кнаты на неустойчивые стопки на расстеленных пергаментах с долговыми расписками и то и дело поминают дьявола и чью-то мать. В центре прямоугольного зала пол засыпан песком – чтоб посетители, падая на него, а не на голые доски, реже ломали рёбра и шеи, и чтобы кровь, если до неё дойдёт, впитывалась в него, не превращая поверхность в скользкий каток, но пока что всё идёт достаточно мирно. Министерство Скримджера пало, успев погрести под своими обломками ещё парочку непричастных, а новая власть не отличается лояльностью тем, кто старается помешать ей, так что они не намерены лишний раз привлекать внимание к себе и своим махинациям. Поэтому теперь тут не звучат угрозы и даже не бьётся посуда, два мрачных бармена за стойкой полируют её замасленным полотенцем и протирают бокалы, а громилы-вышибалы с дубинками скучают у приотворённой двери. Дым трубок свивается в диковинные фигуры и, всплывая, повисает под закопчённым потолком серо-сизой пеленой с запахом черники и перца, кости и монеты стучат о стол, люди косятся подозрительно, но не чересчур агрессивно.
Едят. Пьют. И ждут.
Рабастан вылезает из «Поющей русалки» уже за полночь, когда на матово-фиолетовом небе нет ни отблеска солнца, уже давно спрятавшегося за покатыми крышами, и на Лондон опускается тьма, по-летнему тёплая и по-военному тревожная. С наслаждением подставляет лицо ветерку, несущему с собой аромат мёда и сдобного теста из подсобки пекарни, и, зевнув, почти не шатаясь, направляется в левый, ближайший к нему неосвещённый переулок, что-то негромко насвистывая себе под нос. Окна в домах, выстроившихся по обе стороны дороги, так же безжизненно темны, как и сама извилистая улица, и другой прохожий на его месте побоялся бы так беззаботно нарушать эту гнетущую тишину и рисковать нарваться на распоясавшихся мародёров. Но не он. Лестрейнджи ждали 14 лет в кромешном ледяном аду, и их ожидание вознаградилось тем, что отныне здесь он – закон, и он – судья всем, кто решится пренебречь им, и это его необходимо опасаться тем, кто по ночам болтается вне дома, находя неприятности, а совсем не наоборот. В качестве компромисса он надвигает капюшон на уже протрезвевшие глаза, хотя после таверны с её жарким гвалтом с ощущением прохлады на коже жалко расставаться, а шанс встретить авроров там, где он сам – единственная власть, так мал, что недостоин рассмотрения. Но Лорд будет разгневан, если он без повода ввяжется в драку, раскрыв себя кому-то не тому, а у Руди к тому же появится право не включать брата в группы штурмовиков и похоронить Рабастана под ворохом отчётов и карт, начерченных разведчиками, там, в главном штабе.
Он этого не допустит.
Ему без малого удаётся без приключений добраться до лавки артефактов на углу Лютного, которая в прежние лихие годы исправно снабжала их полезными игрушками, как вдруг девушка до того торопливо выбегает из него, что едва не сбивает Рабастана с ног. За ней по пятам ползут тени – в залатанной одежде, с плотоядными ухмылками на жадных физиономиях и явно недобрыми мыслями – они могли бы внушить ужас одинокому прохожему, по ошибке свернувшему в чужой квартал, если бы он сам не был одной из этих теней. Она Рабастану незнакома, но запросто могла бы быть чьей-то чистокровной дочерью… или обожаемой племянницей… или, допустим, кузиной… Её семья несомненно бы щедро отблагодарила бы его за спасение родственницы… или она сама, будь она довольно взрослой для подобных вещей. Он огибает девушку в то мгновение, когда она обнажает оружие, и становится между ней и подвыпившими хулиганами, лишь прикасаясь пальцами к рукояти палочки и свёрнутого кнута, но, выполняя распоряжения, не спешит пустить их в дело.
- Уже поздно, - спокойно и вкрадчиво отвечает он на вопрос, адресованный не ему. – Действует комендантский час, и вам троим следует быть в своих постелях. Его капюшон сокращает ему обзор, однако Раба не собирается снимать его, хотя вид его лица наверняка уладил бы всё на раз-два. Парни переглядываются и ворчат, обступая его и пытаясь взять его в плотное кольцо, но улыбки стираются с их губ, когда режущие чары, вспоровшие всполохом и саму ночь, высекают искры из брусчатки мостовой у них прямо под ногами. Камень шипит и постепенно плавится, на тротуаре пролегают две глубокие борозды, и горе-воры пятятся прочь, ещё больше подгоняемые в спину арканом из огня, которым Рабастан ради забавы ловит их, оставляя ожоги на теле. Когда они пропадают в подворотне, Лестрейндж с сожалением убирает так же как и он сам немного раздосадованную тем, что ей не дали всласть повеселиться, но всё-таки хоть чуть-чуть размявшуюся палочку в фиксированные ножны на кожаном ремне и опять оборачивается к ней - своему призу.
- Очень надеюсь, что вы не запомнили слова и жесты, которые я продемонстрировал, - хмыкает он, внимательно наблюдая за ней из-подо лба. – Я плохой человек, и на меня не стоит равняться юной леди. Тем не менее, кажется, вы тоже не дома в установленное время. Могу я узнать, что привело вас сюда?
Отредактировано Rabastan Lestrange (2016-01-21 00:11:33)